Добрый вечер. Историю семьи решила показать. Решайте, стоит это публикации или нет. Для меня оказалось важным записать это. Я как будто с предками пообщалась.
Время, времечко… Быстро летит – не успеешь оглянуться, как новая страничка уже закончилась. Еще одна. И еще…
Еще толще стал альбом памяти моих предков.
Откроем?
Ох, пан Валдемар, видно, вам бес помогает, что вы ни разу в покер не проиграли? Выигрыш за выигрышем, что ж такое делается-то? Что в преферанс, что в другие какие игры…
Пан Валдемар улыбается в щегольские усики, кидает на игроков лукавый взгляд. Молчит. На доходы инженера разве вывезешь красавицу – жену, дочку самого начальника станции, в Петербург, в Варшаву, а то и в Вену? Если бы граф Каменецкий признал, наследством оделил, вот было бы дело. А так… воспитанник, хотя мамки-няньки не даром по углам шептались. Да жена у графа фурия, мир ее праху.
Что ж…
Новую страничку откроем.
Отец в ярости хлестал ее плетью, бабка шептала проклятия, только мать смотрела пустыми глазами и молчала. Наутро табор растворился в холодном осеннем ветре, словно его и не было. Груня осталась. Молодой муж долго прятал ее от деревенских, свекровь косилась на черные косы, покрытые шалью, и украдкой крестилась.
Груня была тихой, молчаливой, ходила, не поднимая глаз. Только ее муж знал, сколько в ней огня, нежности и силы.
Потом все привыкли. В крестьянской избе бегали и черноволосые, и золотоволосые детишки, Груня освоила нехитрый крестьянский быт, ухаживала за больной свекровью, ходила в церковь, в общем, стала почти своей. Лишь изредка, когда никто не видел, доставала старую колоду, раскладывала, качала головой и тихо пела что-то надрывное, вязкое, как дикий мед.
Медовые капли увенчали волосы ее внучки, самой хрупкой из всех семи детей, доживших до взросления.
Облако золотых волос и волшебный голос – вот и все, чем природа одарила. Ни росту, ни стати, ни здоровья.
— Охо-хо-нюшки, Наденька, как же ты жить будешь? – сокрушалась матушка, качая головой.
Шел год революции, и жизнь кромсала и метала судьбы, как игрок карты.
— А кто не с нами – тот против нас! – кричали знамена. И топтали железные сапоги тех, кто был даже не против власти, а лишь за здравый смысл.
Как Тимофей Иванович, Наденькин отец. Прошедший японскую и германскую, которую потом назовут первой мировой… Снискавший славу отчаянного храбреца, георгиевский кавалер, крепкий и на слово, и на дело.
Усомнился он в правильности колхозной жизни, предложил подождать, подумать.
Ночью за ним пришли.
Думать отправили в степи Забайкалья, на пятнадцать лет. Хватит любому, чтобы одуматься.
Не одумался. Вернулся, с собой принес расшатанное здоровье, вольный дух, песни, старую семиструнную гитару, тетрадь в коричневой клеенчатой обложке. А в той тетради – свои мысли, чужие слова на разных языках, строчки своих и чужих стихов, памятные события… С трудом узнавал выросших детей, сурово смотрел из-под кустистых бровей, молчал и ухмылялся, похожий на хищника.
Посвящал стихи каждому из внуков и внучек, кто рождался в семье.
Были ли счастливые странички в этом альбоме? Были. Вот!
Их поженили рано. Ей шестнадцать, ему четырнадцать. До свадьбы они не видели друг-друга. Но увидели – и полюбили. Она всегда верховодила. Суровая, улыбки не допросишься. Строгая и рачительная. В белом повойнике, в переднике. Хозяйка. Послаблений не давала ни себе, ни другим. Он ее любил, более того – берег. И потом, много позже, когда она слегла, чтобы уже не встать, он сам ухаживал за ней — кормил, мыл, причесывал… И закрыл ей глаза тоже сам. Все самое сложное и тяжелое – на его плечах. А сложного было – не перечесть!
Четыре раза начинали с нуля, с землянки в тайге, с разбомбленного войной дома, с возвращения из неволи.
И сын, любимый, гордость матери… Как он мог, как посмел?
— Хочешь учиться – отрекись от семьи.
Он хотел учиться. Он говорил, что слова не значат ничего. Мать не простила.
Но еще раньше она не простила ему жену, которую он привел, не спросясь никого. Маленькую, рыжую, болезненную, да еще и кацапку. (ред.)
Свекровь смотрела сквозь прищур, недобро: не хозяйка! Ишь, крутит золотые кудри… Ножки в туфельках.
Но косилась и поджимала губы лишь до того момента, как невестка запела. Услышала – смирилась. Если не приняла, то хотя бы поняла.
— Дочка, ты ничего не делай, только пой, — говорил свекор,улыбаясь.
Ее, голосистую, заезжие звали в театр, в Москву, услышав ее песни. Председатель не отпустил. Агроном в селе нужен!
Только и успели молодые – дом построить и дочь родить. И то – акушерка сказала, мол, жить не будет. В осеннюю бурю, на границе знаков, в ночь… Кто решает, жить или нет? Ответом стал громкий, истошный младенческий крик.
… С войны муж не вернулся. Дом снесло снарядом. Балка упала прямо в кроватку малышки. Если б не спала, поджав ножки – осталась бы без них. Кто уберег? Угоняли в Германию. Бросили в Латвии. Если б не побег – пропали бы. Как птицы летят на родину, так и люди, чьи сердца имеют память, возвращаются в места былого счастья.
Перевернем страничку?
Или две? Там еще много. Может, я и другие покажу когда-нибудь.
Что нас связывает с предками? Кровь, характер, внешность? Что-то гораздо глубже и сильнее. Тайна? Судьба?
Или вот эта приметная родинка на левой руке чуть ниже сгиба… У прабабушки, бабушки, дочки, внучки…